— Ты приехал в Академгородок, не чужд академическому сообществу, пишешь диссертацию о Маяковском. Есть ли внутренний конфликт между исследователем, подчиняющимся определенным правилам структуры научного текста и поэтом, который по определению, никаких правил не признает?
— Этого конфликта не может не быть, если знаешь поэзию изнутри. Филологу приходится вгонять ее в какие-то формы, исчезает поэтическая объемность. Это тяжело, я всегда ощущал эту тяжесть. Теперь наступает апофеоз, это противоречие становится невыносимо, вполне возможно, что я откажусь от науки, но совсем отказаться не получится. Филолог, как русский офицер, бывшим не бывает. Но чисто академической филологией, видимо, придется пожертвовать, потому что от поэзии отказаться не могу. Тогда я умру физически.
Первое правило поэта – можешь не писать, не пиши. Когда я долго не пишу стихов, то чувствую физическое умирание. А когда я долго не пишу что-то научное, то все остается в порядке вещей. Я занимаюсь еще и критикой, пишу о стихах, но если отказ от этого не губителен, то отказ от поэзии – самоубийство.
Безветрие. Подайте бури мне,
ведь скоро мне не надо будет бури.
Мы с зеркалом играем в буриме,
оно со смертью жизнь мою рифмует.
Придуманные пляски на ноже
кончаются нелепей с каждой строчкой,
из знаков препинания уже
я всё дружней не с запятой, а с точкой.
Не те слова, мелодия не та,
что мне играла в беззаботном детстве.
В мои, кажись бы, скромные лета
почил уж Веневитинов чудесный.
Ещё чуток – и Лермонтова я
переживу, живучая скотина.
Мне скажут, что я жизнью провонял,
что стих мой – обезвреженная мина.
А далее Есенин там попрёт,
а дальше – Пушкин, Байрон, Маяковский,
и, не дай Бог, вперёд меня помрёт
какой-то нежный верлибрист московский.
Но Бог не даст. Он сдачи не даёт,
а стихотворство – вовсе не от Бога.
Зажился я... На лестничный пролёт
пойду курну – убью себя немного.
— Урал и Сибирь – поэтические регионы, так принято считать и говорить. Они навевают строки, ощущаешь ли разницу между нашими городами?
— Безусловно, различия присутствуют. Я не хочу обижать Сибирь, но на Урале есть какая-то странная энергетика. Радиоактивная, гибридная, поэтическая. У нас она гораздо сильнее. В Сибири нет какого-то системообразующего человека, который есть на Урале, такого как Виталий Кальпиди, который создает систему. Он живет в Челябинске, раньше жил в Перми и ваяет огромный, чуть ли не толкиенистский миф уральской поэтической школы. Миф это или нет, я не знаю, но факт состоит в том, что в уральском регионе собралось огромное количество самых разнообразных и не похожих друг на друга поэтов, к которым можно по-разному относиться, принимать их или не принимать. Но это особая энергия, даже немножко нездоровая.
Если кратко описать ее специфику, то это лирический авангард, авангардное выражение и прочтение лирических тем. Тот же Кальпиди выпускает раз в несколько лет глобальное издание – «Антологию уральской поэзии», которая фиксирует происходящие изменения. В Сибири этого нет. Есть много талантливых людей, но это не собрано в какой-то монолит, все разрознено.
— Пейзаж, увиденный поэтом, должен что-то навевать, преобразовываться в строки и рифмы, как ты можешь охарактеризовать Сибирь?
— Самое главное здесь – простор. В Екатеринбурге чувствуешь себя, как в кладовке, где ты разводишь руки и упираешься в стенки. Здесь широта, «огромность» пространства позволяет глубоко дышать, а глубина дыхания – далеко не последнее условие для хорошей поэзии.
— Ты молодой и энергичный парень, но твои стихи такие мрачные и депрессивные, почему?
— Печально, что мы живем в непоэтические времена. Они никогда не были поэтическими, однако есть высказывание Виктора Топорова: «Всегда было так, но не всегда было только так». Поэзия всегда была маргинальна: «Сегодня умрешь, завтра скажут – поэт». Специфика нашего времени состоит в том, что во все остальные времена было окошечко, куда можно было высунуться и подышать, мне кажется, что сейчас оно замуровано. Но нельзя быть абсолютным пессимистом, думаю, что поэзия не как строчка на бумаге, а как субстанция бытия – вечна и непререкаема и абсолютна. Есть атмосфера, из нее на Землю пытаются прорываться разные неприятные вещи, например радиация. Есть деревья, которые нас от этого защищают. А Вернадский придумал понятие ноосфера. Стихи те же самые деревья, которые защищают ноосферу от проявлений лицемерия, пошлости, мелочности. Важность стихов заметна только в их отсутствие, когда ты понимаешь, что из жизни выхолащивается глубина. Мне приятно, что есть люди, которые пишут хорошие стихи.
Отсутствие вещей ещё терпимо,
страшнее, если нету вещества
и за окном моим куда-то мимо
пустого мира падает листва.
На потолке гнездится что-то злое,
от вакуума страдает голова,
в тетрадях толстых под чернильным слоем
беспечно растворяются слова.
И толку ни на грош душе нетленной,
когда её во лжи не укорят,
капроновая тишина вселенной
абстрактна, как и всякий звукоряд.
И я уже не ощущаю пластырь
на пальце, что об воздух раскровил,
с небес осенних вниз стекает плазма,
бессильная земле прибавить сил.
Я поглощён привычным этим адом,
но есть ещё единственная нить.
Как хорошо, что ты со мною рядом:
тебя-то уж никак не отменить...
Еще стихи Константина Комарова можно почитать тут.
Дмитрий Бирюков