— Как известно, наш научный центр Цукуба создан по образцу вашего Академгородка, у них схожие принципы организации и управления. Но, как мне показалось, наши институты и лаборатории более взаимосвязаны между собой. Есть ли в Академгородке стремление к интеграции?
— Думаю, что Ваше наблюдение не совсем верно. Более 30 институтов нашего научного центра имеют разные степени и формы взаимосвязи. Ведь наш Академгородок специально строился так, чтобы из института в институт можно было бы "ходить в гости", в прямом и переносном смысле. В Цукуба есть источник синхротронного излучения, которым пользуются специалисты различных направлений. Точно так же и у нас в Институте ядерной физики аналогичный источник служит решению научных задач исследователями из разных институтов. В том числе и нашего: у нас есть лаборатория, которая находится в ИЯФ, хотя мы выполняем работы химического профиля. Шесть химических институтов Академгородка используют единый центр коллективного пользования на базе Института органической химии, основное кристаллографическое оборудование сосредоточено в Институте неорганической химии. Это рационально, и наши институты не могут обходиться друг без друга. Буквально завтра в Институте химической биологии и фундаментальной медицины, который вы тоже посетите, состоится совместное заседание химиков и биологов, посвященное общей проблеме – глубокой переработке растительного сырья. Мой заместитель, доктор Олег Ломовский, будет делать там доклад, потому что наш институт тоже ведет исследования в этой области.
В Сибирском отделении реализуется система междисциплинарных проектов, на нее расходуется около 1 миллиарда рублей. Один из них, к примеру – изучение воздействия наночастиц на дыхательные пути, требующий участия медиков, биологов, химиков и представителей других наук. Кстати, производство наночастиц сосредоточено в нашем институте. А все лабораторные мыши в скором времени будут содержаться в современном виварии Института цитологии и генетики. Очень интересно сотрудничают представители, казалось бы, далеких дисциплин – археологии и геофизики. Некоторые междисциплинарные научные коллективы работают у нас годами.
— Насколько мне известно, и Вы лично, и Ваш институт в последнее время активно занимается нанотехнологиями. Расскажите об этом, пожалуйста, более подробно.
— Наш институт – самый старый химический институт за Уралом, основанный еще в 1944 году. И с самого начала он занимался исследованиями наноразмерных структур. Просто раньше это понятие не употреблялось. Вторая часть названия нашего института – "механохимия", мы давно начали путь к современным порошковым технологиям. Поэтому институт хорошо вписался в решение задач, которые стали ставиться недавно, в том числе и лидерами нашей страны. Мы активно взаимодействуем с известной вам, очевидно, национальной государственной корпорацией "Роснано". Она уже одобрила один проект с нашим участием: на Урале по технологии нашего института начнется производство модифицированного полиэтилена, который увеличит сроки хранения продуктов от нескольких месяцев до нескольких лет.
Второй наш проект прошел все инстанции "Роснано", кроме, пока что, самой последней, Наблюдательного совета корпорации. Это проект производства в Новосибирске тяговых литий-ионных аккумуляторов для автомобилей с электродвигателями, как на "Тойоте-Приус". Но на этой машине и ей подобных электромотор не заменяет полностью традиционного двигателя. А проблема выбросов СО2, обсуждаемая сегодня в Копенгагене, имеет только два решения, причем основное – снижение выбросов от автомобилей. Для этого нужно отказаться от бензиновых и дизельных двигателей. Наш проект в ближайшие годы начнет работать на решение этой задачи. Я сожалею, что он будет реализовываться без участия Японии, хотя в вашей стране есть компании, которые, при определенных условиях, могли бы стать нашими партнерами.
— В Японии сократилось количество молодых исследователей. Это связано с проблемой старения общества, с возрастной конкуренцией. В 1990-х годах у ваших ученых была маленькая зарплата и многие уезжали за рубеж. Какова картина сегодня?
— Вы хорошо информированы. Действительно, в прошлом десятилетии внезапно случившаяся открытость страны и резкое крушение старых отношений спровоцировали волну научной эмиграции, в основном, среди молодежи. К примеру, несколько сотрудников нашего института уехали к вам в Японию, но постоянно работать там не остались и переселились в другие страны. Но я бы назвал и третью причину этого оттока. Оказалось, что у наших молодых ученых очень высокий уровень квалификации. Они ехали в основном в страны Запада, чему способствовал английский язык и развитые связи – родственные, дружеские, профессиональные.
Я не могу сказать, что мы понесли большие потери. На место уехавших пришли другие молодые исследователи, с тем же высоким уровнем образования, того же возраста. В чем-то отъезд был даже полезен, он стимулировал переток людей. Сейчас научная эмиграция резко угасла. Характерны, правда, отдельные случаи целенаправленного мониторинга и приглашения молодых исследователей из Сибири на конкретную работу в зарубежные фирмы. Так, одна наша студентка поучаствовала в научном конкурсе в Москве, который не случайно спонсировала международная табачная компания, и получила от нее премию. Как только она закончила НГУ – уехала по приглашению в эту самую компанию. Жить она там начала, я думаю, хорошо, но будет решать чисто утилитарные задачи, а не заниматься наукой.
— Тем не менее, господин Ляхов, зарплаты ваших ученых уже лучше, чем в Японии…
— Это трудно сравнивать. Но в среднем зарплаты наших научных сотрудников очень неплохие, выше 1.000 долларов. У ведущих, успешных – 1.500-2.000 долларов. Но одних денег недостаточно для того, чтобы удержать молодежь, мы все равно стареем. Главная проблема – это доступное жилье для молодых ученых. Сегодня по всей России недвижимость стоит очень дорого, спрос намного превышает предложение и, к примеру, квартира у нас в 4 раза дороже, чем в китайском Даляне. Поэтому с будущего года мы планируем строить недорогие коттеджи вблизи Академгородка, специально для молодых ученых, и предлагать им это жилье на очень привлекательных условиях.
— А что вы можете сказать, господин Ляхов, о перспективе возвращения в Россию уехавших из нее ученых, о которой пишет ваша пресса?
— По большому счету я не верю, что единичные случаи превратятся в поток. А главное – что это принесет какие-то плоды. Люди, проработавшие 6-8 лет в той же Японии, отрываются от научного процесса в России, от людей, от их публикаций. Они не участвуют в научном общении. Я считаю, что 2 года – это максимальный срок, на который ученый может уехать из своей страны.
— Насколько сказывается отъезд ученых из Сибири в Москву, в центр России?
— В Москве устроиться трудно, а поселиться еще труднее. Наши ученые туда не стремятся. Нельзя забывать, что стратегические перспективы развития – здесь. В ближайшие 50 лет Россия будет укрепляться Сибирью и в Сибири. У нас огромные запасы природного сырья, рядом – граница со второй экономической державой мира. Сибирское отделение РАН уже сегодня составляет одну треть всего научного потенциала России. У нас есть свои амбиции, и мы готовы их реализовывать.
— Слушая вас, можно подумать о каком-то сибирском государстве…
— На политическую реплику я дам политический ответ. Если сырьевой потенциал Сибири объединить с технологическим потенциалом Японии, то получилась бы ведущая экономика мира. А почему это сегодня невозможно, вы наверняка знаете сами.
— Большое спасибо, господин Ляхов!
— Пожалуйста, я старался быть предельно откровенным с Вами.
Материал предоставлен ЦОС СО РАН
