— Какую роль в вашей профессии играет романтика?
— Какой же геолог без романтики! Лично для меня это щемящее чувство дороги, ожидание чего-то неизведанного, необычного. Когда наступает время полевых работ, это чувство тащит тебя вдаль с такой силой, что ради тягот кочевой жизни без сожаления бросаешь и блага культуры, и весь свой городской уют.
Мои предки по отцовской и материнской линии, наверное, тоже были романтиками. В Сибирь они пришли разными путями, в основном во времена столыпинских реформ. И эта, по-видимому, генетическая тяга к каким-то новым вещам, каким-то приключениям, неизведанному передалась и мне. Романтическую составляющую нашей профессии я стараюсь передать и своим ученикам.
— Какой полевой сезон для вас был самым трудным?
— Без сомнения, самой тяжелой мне показалась первая моя экспедиция в Якутию. Такого количества гнуса, как в 1968 году, я в своей жизни больше не видел. Репеллентов тогда у нас не было, был, правда, диметилфталат для отпугивания «кровососов», но этот ядовитый препарат разъедал кожу до трещин, особенно в жаркую погоду. Мое положение было настолько отчаянным, что для себя я решил: если останусь живым, калачом меня сюда не заманишь.
Но минута слабости проходит, а когда всерьез испытаешь себя на оселке природы и справляешься со всеми трудностями, это доставляет тебе ни с чем не сравнимое удовольствие и радость. Наверное, это и есть адреналин в крови, хотя я не приемлю модного нынче риска ради риска. Можно, конечно понять всех этих участников суперсложных сплавов по горным рекам, экстремалов, занимающихся прыжками с высоток. Но лично я готов рисковать лишь ради какого-то серьезного, общего дела, которое поможет людям качественнее и интереснее жить, даст импульс в развитии какой-то перспективной территории.
— Геолог и его «верная роба», которая защищает от дождя и холода, жары и ветра. У вас есть такой надежный друг?
— Друг у меня такой был, верой и правдой служил. В конце 70-х летчики подарили мне комбинезон, который назывался «ползунки». Больше 15 лет носил я этот костюм, привык к нему: теплый, легкий и удобный. И тонул я в нем, и выплывал, но, в конце концов, износился до дыр. Я не раз пытался чинить его – жалко было расставаться. Но потом все же выбросил – не в музей же отдавать!
Мой сегодняшний полевой костюм лежит свернутым в рюкзаке и ждет своего часа. Я как-то привыкаю к этим старым добрым вещам и стараюсь их не менять. Правда, в последнее время редко выезжаю в экспедиции: с избранием меня директором института геологии и минералогии, а потом и депутатом никак не удается выкроить время. Но этим летом все же рассчитываю снова тряхнуть стариной.
— Вы являетесь лауреатом «Алмазного Оскара», расскажите об этой редкой награде подробнее.
— В 2007 году, в связи с пуском в эксплуатацию спрогнозированного и открытого мной в конце 90-х годов алмазного месторождения мирового класса «Снэп Лейк» (Канада), группе инвесторов и ученых была присуждена Алмазная награда Хьюго Дамметта. В среде горнопромышленников награда эта называется еще «Алмазным Оскаром» и имеет международный статус. Столь высокую оценку моего труда присуждение лично я расцениваю как успех всей сибирской школы алмазной геологии.
«Алмазным Оскаром» обладает всего 14 человек в мире, ведь эта статуэтка в виде медведя на постаменте из красного дерева присуждается не только за открытие, но и освоение алмазных месторождений. Его лауреаты в основном канадцы и американцы, а вот в Европе и Азии такую награду пока имеет лишь один человек.
— На почетном месте в вашем кабинете я вижу крупный, необычной расцветки кусок руды, если не ошибаюсь, драгоценной алмазоносной природы?
— Это моя страсть, кимберлит, как раз из того самого месторождения в Северной Канаде. Камень действительно необычный, в том числе и по геометрии, так как представляет собой не стандартную трубку из жерла вулкана, а пластовое тело, наподобие угольного. Для меня это еще и память о счастливых для меня окрестностях озера Снэп Лейк. Кстати, в этом кимберлитовом Эльдорадо (только из тех запасов, что поставлены на промышленное освоение) алмазов предполагается добыть не менее чем на 21,5 млрд долларов.
Любому ученому приятно, когда наряду с фундаментальными разработками у него есть и хороший прикладной результат. Если взять только крупные, мирового класса месторождения, к открытию которых был причастен ваш покорный слуга, то на сегодняшний день их алмазоносность оценивается приблизительно на 50 млрд долларов. И в Архангельске, и в Якутии, и в той же Канаде и других зарубежных странах.
— Геологу нужен природный нюх, или поисковые навыки приобретаются и успех можно «вычислить»?
— Нюх для геолога, как и для собаки – второе счастье. У той же сибирской лайки бывают разные способности, заложенные в природе, в генах: одна хорошо ходит на соболя, другая чует, скажем, куницу. Хорошим геологом, я считаю, нужно родиться. В моей жизни был такой незаурядный человек – поисковик от бога, обладающий замечательным чутьем, Юрий Петрович Белик.
Юрия Петровича уже нет с нами, но я до сих пор считаю его своим наставником по поисковой части. Именно Белик развил мои природные способности, научил не распускать слюни в трудный момент.
— Кто ваш главный авторитет в алмазной геологии?
По части теории самый большой авторитет для меня, конечно же, был и остается основатель Сибирской школы алмазной геологии и мой первый научный руководитель академик Владимир Степанович Соболев. В нашу последнюю встречу, незадолго до его кончины, он взял с меня слово, что я буду вести в университете группу подготовки геологов-исследователей. И я это слово держу.
Очень большое влияние на формирование моего исследовательского облика оказал американский академик Ф.Р. Бойд, с которым в 90-х годах я семь лет работал в Вашингтоне (институт Карнеги).
— В чем более сильны ваши ученики: в фундаментальных или в практических исследованиях?
Сегодня в числе моих учеников 11 кандидатов наук, и большинство из них и в поле хороши, и в теории подкованы. На обоих фронтах блестяще работают такие исследователи, как старшие научные сотрудники Алексей Агашев и Александр Головин. Подают большие надежды в научном плане, и в тоже время обладают поисковым нюхом и кандидаты наук Сергей Кулигин и Михаил Вавилов: все знают, что в поле эти ребята настоящие асы.
Но так бывает далеко не всегда: кто-то в экспедицию рвется, а кому-то и в камералке хорошо. И это я считаю нормальным: мастера своего дела нужны и на обработке материалов, собранных во время экспедиций и полевых изысканий.
— Вы верите в удачу, у вас есть талисман?
Талисмана как такового у меня нет и никогда не было. Но на удачу, на везение, я уверен, рассчитывает каждый геолог-поисковик. Без надежды на провидение неинтересно жить. Хотя, по здравому размышлению, успех редко приходит без большого труда. Ждать манну с небес бессмысленно и мой девиз: работа, работа и еще раз работа.
Взять мою канадскую эпопею: четыре года буквально на брюхе ползал на считавшемся бесперспективном участке, пока не увидел в промывочном лотке первый кристалл алмаза. В этой провинции никто не хотел работать, потому что считали: пустое дело. До меня здесь были битые-перебитые поисковики из фирмы «Де Бирс», потом канадская компания со своими партнерами. И все получили отрицательные результаты.
Мне не давали денег на продолжение поисков (инвесторы были на грани банкротства), но я все же решился на третий заход и победил. Так что это было: удача или труд?
Петр Иванов
