Филология как музей
– Филология – это, наряду с математикой, одна из самых древних наук, – говорит Игорь Силантьев. – Но она всегда была не только наукой. У филологии есть две важнейших функции. Первая – это поиск истины о слове, о словесном творчестве, о литературе, о языках. Другая функция, не менее важная, – сбережение того богатства словесной культуры, которое человечество уже накопило. Об этом часто забывают, полагая, что филология только наука, но она является также своего рода музеем. И в рамках пересечения науки и культурно-охранной деятельности и возникает любовь филологов к составлению словарей – взять культуру и разложить ее по алфавиту или в каком-то другом формате. К примеру, не так давно вошел в научный и культурный оборот словарь книжников и книжности Древней Руси Отдела древнерусской литературы Пушкинского Дома, потому что он объединил в единое целое, с одной стороны, авторов или переписчиков, с другой – известные произведения древнерусской литературы. У фольклористов есть своя традиция составления словарей-указателей, которые помогают ориентировать читателя, в первую очередь научного человека, в огромном мире фольклорных сюжетов и жанров. Весь фольклор держится на повторяющихся формулах, поэтому фольклористы исчисляют сюжеты не только как какие-то законченные повествования, снабженные определенной логикой, художественным эффектом, фабулой – они идут глубже и исчисляют общие места.
Работа над Словарем сюжетов и мотивов русской литературы началась более двадцати лет назад, начало ей положила директор Института филологии, член-корреспондент РАН Елена Константиновна Ромодановская. Предполагалось, что будущий словарь станет не окончательным, а экспериментальным, поскольку литература – явление движущееся, пополняющееся новыми произведениями. Уже вышли в свет три тома (один из них – в двух частях), сейчас готовится четвертый.
– Дело в том, что сюжеты и мотивы – это своего рода «строительный материал» литературы, – отмечает Игорь Силантьев. – В процессе творчества писатель приобщается к накопленному до него сюжетно-мотивному репертуару. Это может быть как осознанным, так и неосознанным «действием». Даже если автор работает над мемуарами и ничего не сочиняет, он все равно опирается на свой читательский опыт, на то, что прочитал и впитал в себя на протяжении жизни. Эта идея и лежала в основе создания словаря. Она не является открытием нашего института: мы базируемся на устойчивой научной традиции, которая идет, во-первых, от фольклористов, во-вторых, от светлого имени академика Веселовского и его труда «Историческая поэтика».
Что таится в «Преступлении и наказании»
– Задача исследовательского коллектива заключается в выявлении и фиксации наиболее устойчивых сюжетов и мотивов русской литературы, кочующих из одного произведения в другое и даже из эпохи в эпоху, начиная с древнерусского периода. Поэтому первый выпуск словаря посвящен библейским, мифологическим сюжетам и сюжетам о царях, – рассказывает доктор филологических наук Елена Николаевна Проскурина. – Второй – сюжетам мировой литературы, как они отражены в литературе отечественной. Там мы найдем вариации сюжета о Дон Жуане, Фаусте, Гамлете и др. в произведениях русских авторов, а также календарные сюжеты – святочные и пасхальные. Третий выпуск – это сюжеты античной литературы в структуре текстов русской литературы. Менады, Ирида, Хариты, Фортуна, Фемида – вот названия только некоторых статей. Следующий том будет рассказывать о мортальных, или «смертельных» сюжетах в нашей литературе. Поскольку мы все время экспериментируем, то этот выпуск решили составить в несколько ином варианте: представить авторские тезаурусы смерти. Нельзя найти ни одного произведения в литературе, где так или иначе эта тема не была бы затронута, пусть даже на уровне свернутого мотива. Ведь смерть у каждого автора представлена по-своему. Так, смерть у Бунина отличается от смерти у Газданова, Платонова, Пушкина и так далее по всему пространству литературы. Мы можем находить лишь отдельные элементы преемственности, но тождества не может быть по определению, в силу самой природы литературы как плода индивидуального творчества.
Сотрудники сектора литературоведения признаются: создание словаря – труд, который «грозит перейти в бесконечность», поэтому принцип достаточности просто необходимо выработать.
– Возьмем сюжеты о Каине и Авеле или об Аврааме и Исааке, – говорит Елена Проскурина. – Мы можем найти их отзвуки, например, в литературе о Гражданской войне в России, где брат воевал с братом, отец – с сыном. Яркий пример использования святочного сюжета – «Метель» Пушкина. Зима, метель, свадьба, плутания, борьба с нечистой силой – все это очень характерно для святочного сюжета. Несмотря на то, что у Пушкина точно не обозначено календарное время, все эти элементы так или иначе присутствуют в «Метели», что позволяет говорить об этом произведении как о святочном. В русской эмигрантской литературе первой волны святочный сюжет преломился под другим углом: там больше ожидания рождественского чуда, которое представлялось герою в варианте возвращения на родину или хотя бы какого-то обустройства своей жизни, судьбы. Но чаще всего чуда не происходит, и герой в конце концов остается одинок, часто заканчивает жизнь самоубийством прямо в рождественский Сочельник. Если мы возьмем какое-то известное произведение русской литературы и посмотрим, какие мотивы и сюжеты в нем представлены, окажется, что их великое множество. Например, «Преступление и наказание» Достоевского – произведение большое и многовекторное. Здесь есть известный сюжет о покинутой и оскорбленной девушке – это и Сонечка Мармеладова, и Дуня. Здесь и евангельский сюжет о Лазаре – помните, как Раскольников просит Соню прочитать ему именно этот фрагмент Евангелия? Здесь и архетипический сюжет смерти – воскресения: весной, в пасхальное время, Раскольников на каторге переживает духовное преображение. Сюжеты о Лазаре и Пасхе встраиваются друг в друга, как матрешки.
Художественное произведение как таковое соткано из мотивов, которые могут развертываться в сюжетные линии, а могут сохраняться в статусе мотива как мельчайшего смыслового элемента текста, внося в него определенный намек, оставляя след архетипического сюжета. Конечно, в процессе работы над словарем мы занимаемся не только классической, но и массовой литературой, в том числе современной. Именно в массовой беллетристике как раз наиболее отчетливо представлены архетипические элементы. Очень интересно наблюдать, как время влияет на подобного рода сюжеты и мотивы: одни из них могут пропадать, но одновременно на поверхность выплывают другие, затем угасшие элементы вновь возвращаются в трансформированном виде. Это и есть дыхание литературы, на ритмы которого влияет движение реальной жизни, ее проблемы, муки и радости.
Мария Тилишевска